VI Далай-лама

VI Далай-лама Цангьянг Гьяцо

Шестой Далай-лама Цангьянг Гьяцо (тиб. ཏ་ལའི་བླ་མ ༠༦ ཚངས་དབྱངས་རྒྱ་མཚོ། Вайли: ta la'i bla ma 06 tshangs dbyangs rgya mtsho 1683-1706) занимает особое место в тибетской исторической и литературной традиции, которая изображает его человеком с длинными волосами, украшенными кольцами и драгоценностями, одетым в элегантную синюю парчовую тунику и держит лук и колчан. Он родился в Моне, районе Гималаев, который сейчас разделен между Тибетским автономным регионом в Китайской Народной Республике и Аруначал-Прадешем в Индии. За три года до его рождения Мон был включен в обширное теократическое государство, созданное Пятым Далай-ламой при военной поддержке своего монгольского союзника Гушри-хана за счет мирских королевств Цанг, что соответствует юго-западному Тибету, и Бери, в восточном Тибете.

Его семья по отцовской линии принадлежала к традиции Ньингма старой школе, связанной с Падмасамбхавой, тантрическим йогином из Свата, который действовал во время раннего распространения буддизма в Тибете. Его семья по материнской линии принадлежала к среде Гелук «Добродетельной школы», основанного в начале XV века последователями великого религиозного реформатора Цонкапы. Ребенок родился в довольно трудный период истории Тибета после смерти Гушри-хана и V Далай-ламы. Несмотря на то, что официально страна находилась под властью преемников Гушри-хана, страна в значительной степени контролировалась администрацией Гелук. Чтобы избежать вакуума власти, регент Сангье Гьяцо скрыл кончину Великого Пятого и объявил, что последний вступил в длительный период отступления. Чтобы сделать свое заявление правдоподобным, он заставил монаха, чем-то похожего на Великого Пятого, одеваться и вести себя, как он. Из комнаты, где должен был медитировать Пятый Далай-лама, время от времени доносились звуки ритуальных колоколов и молитвы, а имитатору, который в тантрической шляпе, закрывающей половину лица, регулярно подавали еду, даже принимал монгольских сановников в темнота его комнаты. Тем временем регент обратился с особыми молитвами к забальзамированному телу Великого Пятого, умоляя его поскорее возродиться. Он также попросил своих ближайших сотрудников, знавших о смерти Пятого Далай-ламы, обратить внимание на любым снам, которые у них были, которые могли бы дать подсказки о реинкарнация.

Опираясь на такие и другие подсказки, данные тремя оракулами, а также на тот факт, что между смертью предыдущего Далай-ламы и открытием его реинкарнации прошел один или два года, летом 1685 года регент поручил двум монахам отправились в южный Тибет, чтобы начать тайные поиски ребенка под предлогом того, что они искали реинкарнации двух других религиозных учителей, которые недавно умерли. Монахи отправились в Ургьенлинг в центре Мона, основываясь на данных им указаниях. Там они нашли ребенка, который казался вероятным кандидатом, несмотря на то, что его родители сомневались, что он может быть реинкарнацией великого ламы, и даже пытались помешать посланникам увидеться с ним.

Эта первая встреча закончилась неудачей: ребенок растерялся и не узнал четки V Далай-ламы. Подумав, что он неподходящий кандидат, два монаха ушли. Но один из них на обратном пути заболел и ему приснилось, что четки ребенку неправильно показали. Более поздние гадательные знаки, полученные в монастыре Самье, показали, что ребенок действительно был тем самым. Регент приказал им вернуться в Мон и более тщательно осмотреть ребенка. Сделав это, они убедились, что этот мальчик был настоящей реинкарнацией Великого Пятого, и вернулись в Лхасу, чтобы сообщить о своих новых открытиях. Несмотря на все меры предосторожности, некоторые люди начали подозревать, что Великий Пятый умер, и вскоре поползли слухи, что не только его реинкарнация была найдена, но и что бутанцы (перенесшие два тибетских вторжения во времена Пятого Далай-ламы) готовились похитить ребенка. Регент решил ускорить признание ребенка и в 1685 году тайно перевез его и его родителей в Цон, к северу от водораздела Гималаев. Вместе со слугой все трое провели двенадцать лет в изоляции в крепости Цона под охраной солдат и сторожевых собак. Они находились во власти двух враждебно настроенных губернаторов, которые не знали, что удерживаемый ребенок был кандидатом на пост преемника Великого Пятого. Как и его родители, они считали его реинкарнацией настоятеля монастыря Шалу на юго-западе Тибета.

В 1686 году два монаха взяли на себя воспитание ребенка вместо родителей. Сначала его научили чтению и арифметике, затем религии и астрологии — ему было восемь лет, когда он написал свое первое письмо регенту. В 1694 году его заставили выслушать список учения, полученные его предшественником, и в следующем году он начал читать секретную автобиографию своего предшественника, которая, как надеялся регент, напомнит ребенку о религиозном опыте, полученном в его предыдущей жизни. Лишь в 1696 году Сангье Гьяцо сообщил родителям, что их сын признан реинкарнацией V Далай-ламы.

К тому времени слух о смерти Великого Пятого уже достиг ушей Канси, маньчжурского императора Китая. Таким образом, регент перевез мальчика в Нангкарце, на берег озера Палти (также называемого Ямдрок), а затем объявил смерть V Далай-ламы, а также обнаружение его преемника. Панчен-лама рукоположил мальчика в послушники, получившего имя монаха, под которым он известен. Прежде чем принять постриг, он расплакался: годы лишений в Цоне и недавние изменения в его жизни, включая внезапную потерю отца, несомненно, способствовали такой его реакции.

Цангьянг Гьяцо взошел на золотой трон 8 декабря 1697 года во дворце, возвышающемся на холме Потала недалеко от Лхасы, в присутствии ряда тибетских и иностранных сановников, включая монгольского правителя Лхазанг-хана. С этого времени Цангьянгу Гьяцо помимо учебы приходилось справляться с частными и публичными аудиенциями, протоколом, религиозными обязанностями, ритуалами и церемониями. Он получил множество визитов вежливости и политических визитов, в том числе от сыновей королей долины Катманду, Ладакха, Зангскара и Сиккима, а также посланников монгольских князей и маньчжурского императора. Сангье Гьяцо лично взял на себя задачу обучения Цангьянга Гьяцо, пока Панчен Лама отвечал за его религиозное обучение.

Спорт также был частью образования Цангьянга Гьяцо, и он оказался ловким лучником. Он все больше времени посвящал стрельбе из лука, стреляя с друзьями в парке за Поталой и отправляясь на экскурсии в долины близ Лхасы. Своей тревожностью он начал разочаровывать и беспокоить регента, который сообщил об этом Панчен-ламе и предложил юноше принять окончательное посвящение. В последовавшей за этим переписке с Панчен-ламой молодой Цангьянг Гьяцо пытался оправдать свое поведение, объясняя, что у него нет желания сидеть на троне во время монашеских собраний. В конце концов он согласился встретиться со своим религиозным наставником, но примечательно, что после первой встречи они пошли разными маршрутами к Ташилунпо, резиденции Панчен-ламы в Шигадзе. Цангьянг Гьяцо прибыл на пять дней позже своего учителя и поселился в особняке, а не в самом монастыре.

В ходе последующих встреч Цангьянг Гьяцо признал, что нарушил наставления Панчен-ламы, но неоднократно отказывался пройти его окончательное посвящение в сан и даже сесть на трон настоятеля, несмотря на мольбы своего учителя. Напротив, трижды простиравшись перед комнатой Панчен-ламы, он очень громким голосом сообщил своему наставнику, что отказывается от своих обетов, и дошел до угрозы самоубийства, если его выбор не будет уважаться. Он сопротивлялся давлению усилиями Лхазанг-хана, религиозных лидеров трех великих монастырей Гелук в районе Лхасы и членов делегации, которую регент специально послал для разрешения кризиса. Если ситуация не будет решена, она может иметь негативные последствия не только для имиджа школы Гелук, но и для политической ситуации в Тибете. Через семнадцать дней Цангьянг Гьяцо вернулся в Лхасу. С тех пор он отказывался и принять постриг, и носить монашеское одеяние, а вместо этого носил аристократические одежды и украшения и чувствовал себя вправе вести тот образ жизни, который предпочитал: стрельбу из лука, катание с друзьями по Лхасе днем и ночевки в тавернах или частных домах, ухаживая за молодыми дамами (в том числе за дочерью регента) и выражая свою любовь к женщинам в сочиняемых им песнях. Официальная религиозная иконография обычно изображает его в желтой шляпе ордена Гелук, его правая рука находится в обучающей мудре, а левая — в позе медитации. Он держит либо дхармачакру, либо вазу с эликсиром бессмертия. Тем не менее, устная традиция помнит VI Далай-ламу на основании описания того времени: с длинными черными волосами, ниспадающими на синее шелковое одеяние, с кольцами на пальцах и с бантом.

Решения Цангьянга Гьяцо встревожили и поставили в замешательство религиозный и политический истеблишмент гелук, а также обострили и без того сложные отношения между регентом и Лхазанг-ханом, который хотел осуществлять более эффективный контроль над Тибетом, чем его предшественники. Чтобы ослабить напряженность, Сангье Гьяцо передал регентство одному из своих сыновей, Нгавангу Ринчену, но при этом сохранил политическую власть за кулисами. Кроме того, он сговорился убить самого верного спутника Далай-ламы, который часто сопровождал его в его любовных приключениях и романах даже в районе Поталы. Однако в вечер засады Цангьянг Гьяцо, его друг и его слуга прибыли в Поталу после того, как обменялись одеждой по обычаю аристократов, ищущих удовольствий. В завязавшейся драке слугу приняли за своего товарища и зарезали. Цангян Гьяцо отреагировал решительно, арестовав и предав суду заговорщиков. Некоторых даже публично казнили, что навсегда испортило его отношения с бывшим регентом. Сангье Гьяцо оказался в изоляции. Он раздражал Императора Канси, скрыв на время смерть Великого Пятого, разозлил Лхазанг-хана попыткой отравить его и, наконец, расстроил самого Далай-ламу. Школа Гелук использовала дипломатию, чтобы избежать худшего сценария, и договорилась о том, что бывший регент уйдет в поместье далеко от Лхасы, а монгольский правитель вернется на пастбища, где проживало его племя. Но ни один из них не собирался отказываться от борьбы за политический контроль над Тибетом. Сангье Гьяцо продолжал тайно строить заговор. Лхазанг-хан собрал армию, которая двинулась на Лхасу. Сангье Гьяцо попал в руки одной из жен монгольского правителя, которая в отместку за обиду обезглавила его 8 сентября 1705 года. Его сын был свергнут, а хотя Лхазанг-хан смог навязать свое правление Тибету, ему еще предстояло решить сложную проблему Далай-ламы, который отказался от своих религиозных обетов, вел жизнь, морально и политически несовместимую со своим рангом, и которого и он, и император Канси считались незаконными и фальшивыми.

Конклав, созванный для принятия решения по этому вопросу, не отрицал, что Цангьянг Гьяцо был реинкарнацией Далай-ламы V, а лишь признавал, что дух буддийского просветления покинул его. Однако монгольский правитель считал, что приговор оправдывает его выполнение приказа об аресте и депортации, полученного им от маньчжурского императора, очевидно обеспокоенного событиями, происходящими в Лхасе. Это оказалось непросто: когда солдаты, сопровождавшие Цангьянга Гьяцо в Китай, миновали монастырь Дрепунг, монахи вышли на помощь Далай-ламе. Войска Лхазанг-хана начали обстреливать монастырь, и Цангьянг Гьяцо решил сдаться. 29 июня 1706 года, объявив, что в следующей жизни он снова встретится с монахами Дрепунга, он покинул монастырь с несколькими товарищами, павшими в бою с монголами, а затем сдался. Перед отъездом из Тибета Далай-лама договорился о получении учений у настоятеля Пабонкхи. Цангян Гьяцо заболел во время путешествия. Достигнув небольшого озера к югу от озера Кёконор, он отказался идти дальше и, чувствуя приближение своего конца, оставил указание передать свои личные вещи, включая ритуальные принадлежности, его преемнику. Он обратился к своим сопровождающим и личному врачу, заявив, что в момент смерти говорить особо нечего — им следует помнить то, что он неоднократно говорил им ранее, и все будет хорошо. Это была ночь с четырнадцатого на пятнадцатое ноября 1706 года. Тибетские исторические источники сходятся во мнении, что VI Далай-лама умер от болезни.

Согласно сведениям, которые Орацио Де Лапенна позже собрал в Тибете, Цангьянг Гьяцо умер от водянки, однако не исключено, что он был отравлен. Его тело было кремировано в Синине в провинции Цинхай. Многие люди приходили почтить его тело за несколько дней до кремации. Маньчжурский император разослал приказы опозорить тело и разбросать останки, но они прибыли слишком поздно. Горе было всеобщим, когда новости о смерти Далай-ламы достигла Лхасы. Всевозможные рассказы о романтической жизнь Цангьянга Гьяцо начали циркулировать в Тибете.

Помимо обещания, данного монахам Дрепунга, он также написал песню, в которой объявил о своем возрождении в Литанге. В совокупности все это породило такие ожидания, что листовки, объявляющие о возрождении, начали циркулировать в Лхасе, несмотря на то, что Лхазанг-хан уже посадил своего внебрачного сына на трон в Потале, объявив его настоящей реинкарнацией Великого Пятого. По словам Орацио Делла Пенна, последовал бунт, в результате которого Лхазанг-хан вернулся в Лхасу, приказал обезглавить четырнадцать лидеров и конфисковать имущество своих родственников. Мать Цангьянга Гьяцо, судя по всему, ослепили, ее имущество конфисковали, а авторам листовок перед казнью отрезали руки.

Жизнь и смерть VI Далай-ламы получили новый остросюжетный поворот спустя полвека после его кончины. Монгольский монах отредактировал секретную агиографию, основанную на «признаниях», сделанных ему его собственным учителем, который утверждал, что он был Цангьян Гьяцо лично, выжив и ведя полную приключений жизнь после побега от охраны. Практика выдавать себя за действительно умершего известного человека документально зафиксирована в Тибете как минимум с XII века.

Тайная агиография интересна с литературной, социальной и антропологической точки зрения, поскольку она способствовала развитию мифа, поразившего не только тибетское, но и западное воображение. Профессиональные историки, такие как Лучано Петеч, Михаэль Арис и Пер Соренсен, не придали этому значения.

Поэзия

Цангьянгу Гьяцо было одиннадцать, когда он написал свое первое религиозное сочинение, посвященное буддийскому божеству Хаягриве, гневному защитнику буддийских учений. Однако VI Далай-лама более известен своими светскими песнями, из которых ему приписывают как минимум два сборника. Первый и самый известный сборник из примерно шестидесяти песен не однократно издавался. Второй сборник, обнаруженный лишь недавно, состоит из аж 459 стихотворений, включая большую часть песен предыдущего издания, хотя и неполный. Оба состоят из непрерывных стихов и могут рассматриваться как лирические автобиографии. Более короткий сборник, судя по всему, был составлен исключительно Цангьянгом Гьяцо, а более длинный, вероятно, выдает руку его редактора.

В обеих коллекциях любовь предстает во всех своих гранях, чаще физических, непреодолимых или недостижимых, и выражается через разнообразные чувства: надежду, соучастие, ностальгию, сомнение, недоверие, разочарование, боль, смирение и даже беспечность. Автор время от времени жалуется на сплетни, а несколько раз даже вступает в противоречие с конкретным религиозным деятелем. Религия обычно кажется трудной для понимания или просто обеспечивает фон для стихотворения и становится предлогом. Лишь однажды автор рассматривает её как убежище, и то из-за невозможности удержать при себе возлюбленную. Такие песни отражают ситуацию, в которой оказался Далай-лама VI. Некоторые из них, например, относящиеся к побегам главного героя из его дворца или к Змеиному храму на островке пруда за Поталой, имеют особенно автобиографический оттенок. Другие относятся к Мону, региону, где родился Цангьянг Гьяцо.

Упоминания об интересе Далай-ламы VI к светской поэзии чрезвычайно редки в тибетских исторических источниках и вообще отсутствуют в официальной биографии, которую Сангье Гьяцо начал писать о своем мятежном ученике, и от этой работы он отказался, когда ситуация вышла из-под контроля. Религиозный аристократ сообщает в своем дневнике, что видел Цангьянга Гьяцо в доме сочиняющим и распевающим стихи, нисколько не измененным алкоголем, в то время как некоторые из его спутников были пьяны до такой степени, что едва могли встать. В тибетских исторических записях того времени нет никаких упоминаний о поэтических сборниках, за исключением небольшой информации, которая действительно может относиться к ним: на смертном одре VI Далай-лама попросил своего слугу не терять его незаконченные сочинения и объяснил, что они должны быть возвращены ему позже. Это говорит о том, что он, возможно, хотел, чтобы его песни о любви были переданы его следующему воплощению.

Песни Цангьянга Гьяцо представляют собой исторический и литературный документ, имеющий исключительную ценность не только из-за своего авторства, но и из-за присущих им стилистических качеств; оба эти фактора определяют ту популярность, которой они до сих пор пользуются среди тибетцев всех социальных слоев. Они принадлежат к традиционному жанру светской поэзии, несколько сборников которой, как известно, существуют, и представляют собой литературную адаптацию тибетских популярных песен о любви, в которых разговорные выражения вставлены в формальный и элегантный контекст, взятый из обширного репертуара образов и метафор. Очарование этой поэзии заключается в простоте образов и простой структуре. Первая половина стихотворения вызывает образ, обычно связанный с природой (луна, солнце, вода, птицы, насекомые, цветы, плоды, деревья), предваряющий последнюю часть, описывающую определенный момент сентиментальной жизни поэта, обычно присутствие или отсутствие возлюбленной, которую характеризует множеством эпитетов и прилагательных. Ритм, лаконичность и образность стихов VI Далай-ламы можно проиллюстрировать первым стихотворением сборника (фонетическая транскрипция и перевод приведены ниже):

ཤར་ཕྱོགས་རི་བོའི་རྩེ་ནས།

དཀར་གསལ་ཟླ་བ་ཤར་བྱུང༌།

མ་སྐྱེས་ཨ་མའི་ཞལ་རས།

ཡིད་ལ་འཁོར་འཁོར་བྱས་བྱུང་།།

Шар-чок ри-во це-не

Кар-сел да-ва шар-чунг

Ма-кье а-ме ше-ре

Йи-ла хор-хор че-чунг

На востоке, с Белых горных вершин,

появилась сияющая луна:

Лицо прекрасной девушки

Вновь и вновь возникало в моем воображении.